Откровения патологоанатома: «Всегда говорим с родными умерших, и люди уходят со спокойной душой»

19 января в России отмечают День патологоанатома. Вокруг этой профессии ходит много страшилок и мифов, которые мы решили развенчать.

— Случайным знакомым никогда не говорю, что работаю патологоанатомом. Отвечаю, что я врач-гистолог. И пусть они сами думают, кто это, — улыбается патологоанатом Елена Чикулаева. — Иначе сразу начинаются вопросы: как я вскрываю, как мы хороним, не достаем ли мы органы для трансплантации.

Нас представляют страшными бородатыми мужиками с ножами и в кровавых халатах. Думают, что мы только и делаем, что трупы вскрываем. А у нас в отделении врачами и лаборантами работают исключительно женщины — умные и интеллигентные. Только санитары мужчины, все-таки здесь нужна большая физическая сила.

Студентам своим всегда объясняю: две трети нашей работы — это прижизненная диагностика и лишь треть — это вскрытие.

В первую очередь в обязанности патологоанатома входит исследование материала, который берется у человека при жизни. Изучаем под микроскопом все ткани из организма, которые берут на биопсию специалисты — врачи нашей больницы: хирурги, эндоскописты, гинекологи, дерматологи, травматологи и другие. В общем, все то, что забирается из организма живого человека, отправляется в патологоанатомическое отделение.

Исследования нужны, чтобы понять причину болезни. Наше заключение позволяет поставить диагноз и правильно назначить лечение живым людям.

Главные помощники в работе патологоанатома — наши техники-лаборанты гистологи. Они изготавливают гистологические стекла для исследований. От их мастерства зависит результат нашей работы. В патологоанатомическом отделении все заточены под командную работу и каждый сотрудник занимает свое значимое место.

Иногда постановка одного диагноза может занять несколько дней. Поэтому трудные диагнозы ставим коллегиально: проводим совместно микроскопический анализ, делимся мнениями и приходим к правильному диагнозу. Можем проконсультироваться с главным внештатным патологоанатомом Петербурга или с коллегами с кафедр патологической анатомии наших медицинских вузов. Советоваться с коллегами — это нормально.

В нашем отделении проводят и экспресс-диагностику, когда прямо во время операции нужно дать гистологическое заключение. И именно от нашего заключения будет зависеть объем оперативного вмешательства.

Думаю, любой человек, которому интересна наука, мог бы работать патологоанатомом. Нам приходится очень много читать — невозможно все помнить. У нас есть своя библиотека, которую мы постоянно обновляем. Стараемся посещать конференции, лекции, смотреть новые книги, чтобы использовать их в своей практике.

«Мама ко мне на работу никогда не придет»

Я поступила в педиатрический университет, а на третьем курсе заинтересовалась патологоанатомической кафедрой — прежде всего потому, что там сильный преподавательский состав. Нас сумели по-настоящему заинтересовать этой наукой.

Выбирала между судебной медициной и патологической анатомией. Выбрала последнее, потому что в судебной медицине работают с криминалом, слишком много случаев насильственного характера.

Для мамы мой выбор специальности был стрессом. Она-то думала, я буду работать педиатром. Но потом привыкла. Хотя на работу никогда ко мне не придет. Тем более что у нее аллергия на формалин, который мы постоянно используем в нашей работе.

Наше отделение занимает два этажа. Морг — на первом, а на втором — лаборатория и кабинеты врачей, куда есть отдельный вход. Поэтому, если кому-то из родственников нужно заехать ко мне по делу, через морг они никогда не пойдут — для них это жуткий стресс.

Но к моей профессии родные относятся спокойно. Сестра говорит, что гордится мной, а сын с малолетства знает, кем я работаю, и тоже относится к этому нормально. Но врачом-патологоанатомом быть не хочет. Посещал музей с экспонатами органов с разными видами патологии у нас в отделении, и ему не понравилось. Хотя, мне кажется, он пока мал, чтобы оценить смысл моей работы в полной мере.

На самом деле эта специальность больше подходит для женщин. Профессия требует выдержки, спокойствия, в каких-то вопросах интуиции и усидчивости, что больше соответствует женскому складу характера. И все это у нас есть.

«Родственники ищут виноватых, поэтому нужно с ними разговаривать»

С людьми общаемся много. Обсуждаем с врачами диагноз, узнаем судьбу пациентов — для нас это важно. Нужно убедиться, что наш диагноз был подтвержден. Если в материале обнаружено злокачественное новообразование, разговариваем с пациентами, которые приходят за гистологическими стеклами для консультации в онкодиспансерах города.

Каждый раз, когда выдаем медицинское свидетельство о смерти, общаемся с родственниками. Люди часто пытаются возложить ответственность за смерть умерших на себя или на врачей. Поэтому мы спрашиваем: «Есть ли у вас какие-то вопросы?»

Люди хотят знать, почему человек умер, что случилось. Мы объясняем доходчиво, на обычном языке, что произошло, почему наступила смерть. Для них это важно, чтобы потом уйти со спокойным сердцем.

За столько лет уже привыкли к общению с родственниками умерших. Но реакции бывают разные. Кто-то агрессивно себя ведет. Для них мы — одни из виновников в смерти. Они же не понимают, кто перед ним — клинический врач или врач-патологоанатом. Приходится объяснять, что мы лишь сделали вскрытие и установили причину смерти.

Спрашивают: «Можно ли было что-то изменить?» Отвечаем: «Нет, ничего нельзя было изменить». Человеку нужно успокоить свои мысли, попрощаться с близким на этом этапе».

Случалось ли, что человек вдруг оживал?

Всегда веселят эти вопросы. Как же! Полежал, а потом встал и вышел. Нет, такого быть не может. Поэтому и есть три часа после смерти, когда тело оставляют в больнице — в специальном отстойнике.

А потом привозят его к нам. Но и в больнице, я уверена, никто не оживал. Сейчас настолько продвинутая аппаратура в отделениях реанимации, что там не ошибутся. Байки на этот счет были всегда, но реальных участников таких «воскрешений» я лично не знаю.

Нет, никто за годы моей работы ни разу не двигался, ни дергался, не оживал. Подозрительных звуков тоже не слышала.

Хотя по юности вспоминаю один случай. Первый год в интернатуре. Я сижу вечером в отделении и вдруг слышу какой-то шорох. Мне тогда 21 год был, и, конечно, про все эти страшилки о морге я знала. Вот тогда я очень испугалась. Заглянула в морг, а там один из доцентов кафедры говорит: «Не переживай, это мышка бегает».

И здесь, на своей работе, я абсолютно спокойна. К тому же, гробовой тишины у нас нет: постоянно работает оборудование.

Правда ли, что после смерти продолжают расти волосы и ногти?

Ну, во-первых, у нас тело столько не лежит. А во-вторых, мы за ногтями и волосами не следим. Спустились вниз, вскрыли и ушли. Санитар зашил и убрал тело в холодильник.

Максимум на третьи сутки приходят родственники, чтобы попрощаться. Санитары одевают умершего, гримируют, укладывают в гроб и выдают.

К запахам, конечно, пришлось привыкать. От тел запаха практически нет: вскрытие происходит довольно быстро, его никто не откладывает. И весь процесс занимает примерно час. Хотя, если человек болел ковидом, нужно сделать забор посмертного материала на ПЦР-диагностику, и это занимает уже больше времени.

Можно ли заразиться от трупа

Можно заразиться гепатитом В, С и ВИЧ через порезы или если кровь брызнет в глаза, когда работаешь без очков. Воздушно-капельным путем можно заразиться туберкулезом, ковидом. В пандемию у нас переболели все, хотя ходили в костюмах, масках, респираторах и очках.

Но, в отличие от судебных медиков, мы уже примерно знаем, с чем будем работать. Поэтому, если есть подозрение на туберкулез, защита будет выше: наденем респиратор и очки. Если у человека был гепатит или ВИЧ, у нас есть кольчужные перчатки, которые надеваются под резиновые перчатки, и тогда возможность порезаться уже минимальная.

Криминал к нам не поступает. Если привезли пациента с травмами или отравлениями и он скончался, мы передаем тело судмедэкспертам. Даже подходить к нему не будем, это не наша компетенция.

Есть ли жалость к умершим?

Эмоции, чувство жалости со временем притупляются. Иначе мы бы не смогли работать патологоанатомами. Но, конечно, все мы люди, и бывает, когда очень жаль человека, жаль, когда погибают молодые. И родственникам мы сочувствуем, но прям каких-то сильных эмоций не испытываем, все-таки это наша работа.

Есть представление, что это материал. Мы не обсуждаем потом, что вот умерла бабушка. Мы говорим, что есть пациент, который погиб от такой-то болезни, и нам нужно установить, правильно ли проводилось лечение, правильно ли поставлен диагноз. Именно патологоанатом ставит точку в этом вопросе. Для этого мы и производим вскрытие.

Думаю, наша профессия отражается на характере. Нас очень тяжело выбить из колеи. А еще у всех патологоанатомов хорошее чувство юмора, причем шутим мы не о смерти. Наверное, без юмора в нашей профессии сложно.

Меня учили оставлять всю работу на работе. Так и живу. Поэтому и кошмары нам не снятся. Хотя бывает, что и после работы, когда занимаюсь домашними делами, ломаю голову над диагнозом живого человека. А об умерших после работы точно думать не будем.

Повлияла ли профессия на отношение к вере?

Мне кажется, все, кто у нас работает, верят в Бога. Жить легче, когда веришь. У каждого по-своему это проявляется. А есть ли загробная жизнь… Насчет этого я не думала, если честно. У нас столько работы, что не до этого.