- Источник:
- личный архив
«Утром умерла мама, вечером меня отвезли в «Зарю»
Коронавирус пришел в семью Светланы Сироткиной в начале апреля этого года, когда в Петербурге считалось, что эпидемия практически побеждена. Большинство стационаров вернулись к обычному режиму работы, врачи получили передышку, многие полагали, что главная катастрофа первой и второй волны закончилась. О том, что через два месяца в городе начнется третья волна — самая жесткая из всех, тогда никто и помыслить не мог.
«Сначала заболели ковидом мои родители, — рассказывает Светлана. — Папа просто кашлял, а у мамы поднялась температура до 39,6. Участковый врач, осмотрев маму, сказал, что ничего страшного, просто поднялся сахар в крови. Но я настояла на том, чтобы вызвать скорую. Врач померил сатурацию и заподозрил пневмонию. Ее отвезли в больницу. Все это время я была рядом с ней, помогала одеваться, грузила ее в скорую.
Через пару дней почувствовала недомогание. 7 апреля заказала себе в «Хеликсе» ПЦР-тест, результат оказался положительным. Получила лекарственный набор из поликлиники и направление на КТ, которая показала 10% «затухающей» пневмонии. Я перекрестилась: ну слава богу, все нормально. Температура была невысокая пару дней — 37,8, а потом она начала повышаться. Не было ни кашля, ни одышки, ни ощущения нехватки кислорода. Только температура, которая практически не сбивалась.
Так прошло пять дней. А утром 13 апреля, мне позвонили из реанимации Приозерской больницы, где лежала с ковидом моя мама, и сообщили, что она умерла. Вечером того же дня скорая меня увезли в «Зарю» (переоборудованный «под ковид» пансионат в Репино). Похоронить свою маму я не смогла. Прощание прошло без меня».
В «Заре» Светлана пробыла ровно сутки. Уровень сатурации падал на глазах, анализы крови пугали, С-реактивный белок, отражающий острые воспалительные процессы в организме, достиг критических показателей, и врачи приняли решение о переводе пациентки в больницу № 40 в Сестрорецк. Сразу в реанимацию.
«При этом я ходила, дышала, и чувствовала себя нормально, — говорит Светлана. — Приехала я в сестрорецкую больницу на своих ногах, то есть я была еще вполне жизнеспособная. А потом, в тот же день, началось резкое ухудшение — у меня не хватало сил даже, чтобы дойти пару метров от кровати до туалета. Медбрат категорически запретил мне вставать без кислородной маски. Потом я уже просто лежала. С каждой минутой, секундой, становилось все хуже и хуже. Дышать становилось все труднее. Это невозможно описать. Сначала были просто канюли в носу, потом надели кислородную маску, в ней я тоже плохо дышала. Я лежала в прон-позиции, на животе, постоянно хотелось пить. Цитокиновый шторм нарастал, и мне постоянно что-то кололи, как я потом узнала, использовались все имеющиеся препараты из «резерва клиники».
Прощальное письмо сыну
Светлана помнит все события тех дней. Все свои мысли и ощущения.
- 15 и 16 апреля я уже понимала, что умираю. Это страшное чувство. Ты стоишь на пороге смерти, и осознаешь это. Написала прощальное письмо своему 14-летнему сыну, родным и друзьям о том, как следует поступить, когда меня не станет, — рассказывает она. — Я видела, что врачи делают массу манипуляций, в том числе вливали в меня антиковидную плазму, но ничего не помогало. Не было сил, чтобы сделать даже маленький вдох. Пока я могла говорить, я просила врачей только об одном: «Спасите меня, у меня ребенок».
18 апреля Светлану перевели на ИВЛ (искусственная вентиляция легких), а потом, когда стало понятно, что и она не помогает, подключили к аппарату ЭКМО. К тому времени, поражение легких достигло почти 100%. Жить Светлане оставался день-два, даже на ИВЛ.
- По сути это был эксперимент — подключить меня к ЭКМО. Выживу-не выживу, — говорит Светлана.
Что такое ЭКМО
Экстракорпоральную мембранную оксигенацию — ЭКМО — используют, когда полностью поражены легкие. Даже если использовать кислород под давлением, само легкое не может насытить кровь кислородом. Аппараты ИВЛ с этой задачей не справляются — нужно, чтобы у пациента функционировали хотя бы частично альвеолы легких, через которые идет газообмен.
ЭКМО работает по следующему принципу: у пациента забирают кровь, прогоняют через аппарат, насыщают ее кислородом и возвращают обратно. Фактически у пациента искусственное легкое. ЭКМО в данном случае это поддержка жизни вне тела. Но летальность огромная. Выживает один из десяти.
- Источник:
- iStok/Getty Image
Чудесный первомай
«Я отчетливо помню 18 апреля. Закрыла глаза, провалилась в темноту, и открыла глаза уже в мае. „Света, просыпайся“, — позвали меня врачи. — Сегодня 1 мая». Помню, как испугалась: «1 мая? Как? Мне же на работу надо!» Все вокруг меня собрались, радуются, поздравляют, а я не понимаю, с чем. Мне объясняют, что меня подключали к аппарату ЭКМО, «пусть легкие отдохнут», в горле — трахеостома, поэтому говорить я не могу. Быстро нашли выход — дали мне планшет, на котором я писала врачам. Наладили видеосвязь с родными. Я увидела своего сына, говорить я не могла, только улыбалась.
Но это была не окончательная победа. Предстояло отключение от аппарата ЭКМО и подключение к ИВЛ.
«Я провела на ЭКМО 17 дней, — рассказывает Светлана. — Перед тем, как отключать от аппарата, меня повезли на КТ, оказалось, что 20% легких «отдохнули» и способны работать самостоятельно. 7 мая ко мне подошла врач-реаниматолог Таня (это уникальная реанимация, в которой все обращаются друг к другу по именам, я такого не видела нигде) и говорит: «Света, сегодня мы снимаем тебя с ЭКМО».
Было видно, что она сильно переживает, смогут ли подключить меня к ИВЛ и сможет ли аппарат за меня дышать.
Приехали в операционную, там меня встретили два красавца-кардиолога в «скафандрах». Очнулась я после наркоза, без трубок, открыла глаза, меня все поздравляют: «Молодец, ты дышишь». Я еще несколько дней была на ИВЛ, но каждый день меня постепенно тренировали на высокопоточном кислороде. ИВЛ дышит за тебя. А здесь кислород подается под высоким давлением, и ты дышишь сама. Каждый день подключали к высокопоточному кислороду — сначала по 15 минут, потом на полчаса, час, три часа. Легкие разрабатывались и дышали сами. Потом меня перевели в реабилитационную реанимацию, где я уже дышала только кислородом, без нее у меня сатурация падала мгновенно. Здесь меня первый раз поставили на ноги.
Мышцы атрофировались настолько, что я не могла даже сидеть. Говорить я по-прежнему не могла, мешала трахеостома. Но и ее вскоре сняли, как и зонд, через который меня кормили больше месяца. Потом убрали и кислород. Хотя мне казалось, что уже дышать я без него не могу. Но как сказал мне больничный психолог, все в моей голове, я была давно готова дышать сама, но мешал внутренний блок, дикий страх, что все может вернуться обратно. Я боялась до истерики».
Выжив после ЭКМО, Светлана стала звездой сестрорецкой больницы. «В какой бы кабинет я не зашла, меня встречали с улыбкой», — вспоминает она.
«Меня реально выходили, вынянчили. Медики приходили, просто держали меня за руку. От некоторых препаратов меня трясло от холода, сестрички тут же подскакивали, укрывали четырьмя одеялами, приносили тепловую пушку. Круглые сутки они были со мной. Это не только профессиональный, но и человеческий подвиг. То, что я живая, — это заслуга врачей, медсестер и медбратьев ОРИТ-3 сестрорецкой больницы № 40, которые бились за меня до последнего. Я обычный человек. Но меня спасали, делая для этого все возможное и невозможное, врачи буквально подарили мне вторую жизнь. Я буду бесконечно им благодарна всю свою жизнь — заведующему отделением Дмитрию Хоботникову, клиническому фармакологу Светлана Фридман, врачам-реаниматологам Авилле Габриэле и Татьяне Гладышевой, заведующей отделением реабилитации Юлии Пастика, инструктору-методисту ЛФК Андрею Ермоленко. Все они стали для меня родными людьми».
«Прививки мне запрещены, но я буду вакцинироваться»
Реабилитация заняла еще 21 день. Светлана впервые с апреля вышла на улицу уже летом. А 15 июня ее окончательно выписали домой.
«Сейчас я живу с сатурацией 85 (нормой считается — 95-98, — Прим. Ред.). Сатурация — это все условно до какой-то степени. Да, если я буду долго говорить или долго идти, у меня появится одышка. Но я научилась сама поднимать себе сатурацию — вдыхаю воздух и медленно выдыхаю. Я живу с легкими, которые восстановились только на 45% — но это данные майского КТ. Что сейчас с легкими, будет ясно на следующем КТ, оно только через месяц. В быту пока тяжеловато. Врачи рекомендуют регулярную физическую нагрузку, дыхательную гимнастику. Но нет какой-то особой слабости, несмотря на регулярную субфебрильную температуру. В целом, нормально. Я благодарна своему организму, выдержали сердце, почки».
По словам лечащих врачей, какой-то процент неработающей легочной ткани останется, бесследно такие операции не проходят, но это повреждение легких небольшое и к инвалидности не привело. ЭКМО позволило Светлане остаться здоровым человеком.
«Я теперь всем говорю — берегите себя, делаете прививки! — призывает Светлана. — Сама я была не привита от коронавируса, у меня было обследование на аутоиммунное заболевание, при котором нельзя вакцинироваться. Ковид бьет по больному, видимо, цитокиновый шторм начался еще и по этой причине. Сейчас, наверное, у меня есть антитела после болезни. Но потом я сделаю прививку. Повторения такого кошмара я больше не хочу».
В одной больнице — три аппарата ЭКМО, в другой — ноль
В начале эпидемии вице-губернатор Петербурга, курирующий здравоохранение, Олег Эргашев проверял количество аппаратов ЭКМО. Это было несложно — в городских клиниках тогда было всего семь аппаратов. Сейчас, спустя почти полтора года, их количество, судя по всему, не сильно увеличилось. Где-то, как в больнице № 40 три аппарата ЭКМО (и они постоянно в работе, говорят врачи), а где-то, как в ковидном стационаре на Ленсовета — ни одного. ЭКМО есть в инфекционной больнице им. Боткина и в городской больнице святого Георгия. Российского общества специалистов ЭКМО, также аппараты установлены в клинике Первого Меда, в Педиатрическом университете, ВМА им. Кирова.
Доктор Таня и последний бастион
Случаи снятия с ЭКМО единичны, говорят врачи. Но даже если пациент выживет на «контуре» (профессиональный сленг, так медики называют ЭКМО), нет никакой гарантии, что он не умрет от сопутствующих заболеваний еще на стадии реабилитации. Может что-то пойти не так уже дома, после выписки. И такие случаи, к сожалению, в практике петербургских врачей есть.
«Была у нас девушка 30 с небольшим лет, успешно сняли с „контура“, но в восстановительном периоде ее догнал инсульт, и она погибла», — рассказывает врач-реаниматолог одной из городских больниц.
Широко использовать эту процедуру невозможно, так как она требует специалистов высокого класса, которых в городе немного. Это дорого и трудозатратно, говорят медики. При пациенте на ЭКМО должна неотлучно дежурить целая бригада — врач и две медсестры.
В каких случаях пациентов переводят с ИВЛ на ЭКМО и каковы их шансы на выздоровление, «Доктор Питер» спросил у Татьяны Гладышевой, врача анестезиолога-реаниматолога ОРИТ-3 городской больницы № 40 — той самой «Тани», которая вместе с коллегами спасла Светлану Сироткину от смерти.
Врач анестезиолог-реаниматолог городской больницы № 40
«Критериев перевода на ЭКМО много, но главный — когда даже при подключенном ИВЛ пациент не в состоянии обеспечивать себе газообмен легких, они полностью «выключены», — рассказывает Татьяна Гладышева. — У нас было несколько пациентов на ЭКМО в этом году, но Светлана единственная кто выжил, выписался и приступил к нормальной жизни, ЭКМО — это последний бастион. Это пациент, в которого вы верите, которым готовы заниматься 24 часа в сутки без остановки. Это тяжелый физический труд для всего медперсонала.
Светлана поступила к нам в критическом состоянии, мы подключили ИВЛ, но все оказалось тщетно, было понятно, что человек в течение двух-трех суток погибнет в этой дыхательной недостаточности. Поэтому было принято решение перевести ее на ЭКМО.
Были моменты, когда руки опускались. Я сидела возле кровати, смотрела на Светлану и думала, что все — она уходит. Есть пациенты, для которых делаешь все тоже самое, но не получается. Делаешь все сверх меры, но не получается. Бьешься, как рыба об лед. Но не получается. Человек уходит из жизни. А тут звезды сошлись. Немножко нам повезло».