11 дней. 264 часа. Минута за минутой реанимации. Мамы не стало 10 декабря. COVID-19. Казалось бы, прошло полгода, боль должна притупиться. Но все это только слова. Боль никуда не уходит. И страх потерять еще кого-то близкого остается.
- Источник:
- Личный архив
Сердце? Гастрит? «Корона»?
15 ноября, мы собираемся по магазинам. Внезапно мама хватается за сердце: «Что-то мне плохо, вызови скорую». Скорую? Моей маме? Это было что-то новое, она практически никогда не жаловалась на здоровье — не терпела, а просто не было поводов. Кардиологическая скорая приехала довольно быстро: давление, кардиограмма, опрос. Причин для беспокойства не нашли, но все же предложили госпитализировать, вдруг что — возраст, надо понаблюдать. Кажется, я сама уговорила поехать, сделать коронарографию, убедиться, что тревога ложная. Маму увезли. Причину боли в груди не нашли, предположили, что это было обострение гастрита. Назначили выписку, но домой мама не поехала — у нее вдруг поднялась температура.
«Так крутит ужасно, если это коронавирус, очень тяжело переносится», — объяснила по телефону мама.
Тест не подтвердил ковид, но вся картина показывала, что это именно он: поражение легких, повышенный с-реактивный белок, плохо сбиваемая температура, которая возвращается вечерами. Маму увезли в инфекционную больницу в Ленинградской области. Я слышала, как врач объясняла, для чего госпитализироваться: «Тамара Михайловна, сегодня пятница, участковый к вам дойдет только в понедельник. Мы вас обязаны выписать. Полежите хотя бы несколько дней под присмотром в красной зоне, а потом примете решение».
Мгновенное ухудшение
Инфекционная больница была забита, люди лежали в коридорах. Маме с трудом нашли место в палате. В этот же день я с мужем поехала передать ей домашней еды, видела дикие очереди из скорых у приемного покоя. Каждый 15-20 минут в двери завозили новых пациентов, многие были с кислородными масками, увешанные трубками и аппаратами.
«Чувствую себя нормально, если бы только не температура», — передавала вести из больницы мама. Она все же планировала отказаться от стационара и поехать лечиться домой. А на следующий день меня разбудил звонок. Она задыхалась.
«Кажется я умираю, мне нечем дышать», — с трудом проговорила она в трубку.
Помню, как бешено заколотилось сердце. Я думала, что предпринять, куда бежать? Швырнула телефон мужу, чтобы он объяснил, как надо правильно дышать во время паники, что надо обязательно лечь на живот, пока я пытаюсь связаться с врачами.
Это была суббота. Ни один из телефонов, по которому я звонила, не был доступен. В приемном покое вежливо попросили не мешать работать. Связь оборвалась. Ни страховая по ОМС, ни звонки на «горячую линию» комздрава Ленобласти по вопросам ковид ничего не дали. Помогли коллеги-журналисты. Буквально за час мою маму перевели в реанимацию. Начмед Центральной клинической больницы Всеволожска успокоила: все под контролем, все хорошо, маме дали кислород, ничего страшного не произошло. Связь с мамой прервалась. Настало самое ужасное время. Я ее видела, но голоса мамы больше не слышала — никогда.
- Источник:
- Личный архив
87 процентов. 97 процентов…
В понедельник результаты КТ меня почти убили: 87 процентов поражения легких. Подключена к высокопоточному кислороду, ест сама, возмущается, что очень тяжело лежать в определенной позиции. Врач был настроен позитивно, говорил, что резкое поражение легких случается, но мама у меня боец, такие точно выбираются. В среду ее подключили уже к инвазивному ИВЛ — поражение легких остановить не могли. Несмотря на то, что делали все, что было в их силах. Когда я узнала о ИВЛ, поняла, теперь осталось надеяться на чудо. Попыталась сотворить его.
Я от всего сердца благодарна всем коллегам, которые помогли перевезти мою маму в Ленинградскую областную клиническую больницу. Благодарна главному врачу, которая согласилась принять безнадежную пациентку, заведующую реанимационным отделением, которая сражалась за жизнь моей мамы. По результатам КТ поражение легких достигло 97 процентов.
«Вы только не сдавайтесь, все может восстановиться», — подбадривали врачи.
Только тот, кто это пережил, знает, как все страшно. Мой день строился по строгому расписанию. В 10 утра, после того как на пост передавали данные из ОРИТ за ночь, я узнавала, как дела у мамы. Сухие цифры: температура, состояние, ИВЛ. Потом я шла в аптеку, покупала необходимые для лежачих больных вещи: подгузники, пенки для мытья, пеленки и ехала в больницу. Конечно, можно было бы взять побольше и не мотаться каждый день туда. Но мне было это надо, мне надо было дожить до пяти вечера, когда из «красной зоны» выходят врачи, чтобы спросить у них, есть ли улучшения. Я передавала пакет, улыбалась охраннику, который пытался найти среди подгузников в реанимацию колбасу, обещала, как только маму переведут в палату, запрятать запрещенку так, что он не обнаружит, как бы ни старался. Потом я ходила вокруг больницы, мысленно разговаривала с ней, умоляла бороться. В пять вечера звонила врачу. Она терпеливо объясняла, что сделали, что собираются делать.
Через минуту после смерти
В какой-то момент настало улучшение, снизили поток кислорода. Единственное, не могли остановить тот самый цитокновый шторм. Маме ввели препарат, который мог повлиять на процесс. На следующий день у нее резко подскочила температура. Я надеялась, что организм начал бороться с вирусом. Оказалось, это был конец. Через неделю в ОРИТ Областной больницы ее не стало. Я позвонила в тот момент, когда на пост передали информацию, что она скончалась.
Последний раз я видела маму, когда ее перевозили из больницы в поселке Морозова во Всеволожске в ЛОКБ. Подержала ее за руку, она уже была в медикаментозном сне. Я до сих пор надеюсь, что она чувствовала, что я рядом.
Потом похороны. Даже в декабре, когда уже не действовали особые меры захоронения, меня пытались уговорить на кремацию. Моя мама не собиралась умирать, я не знала, как бы она хотела быть похоронена, но я отказалась. Тело выдавали в закрытом гробу, отозвали аккуратно мужа и показали бирку на пакетах, в которые было завернута моя мама. Разглядеть что-то сквозь эти пакеты было невозможно. Одежду сложили сверху. Я обнимала гроб и пыталась почувствовать, она ли там. Вдруг врачи ошиблись. Ну были же ситуации?
Сделала прививку
Через месяц я сама заболела ковидом. Когда стало совсем плохо, меня отвезли в ту же больницу. Мест не было, прописали терапию и отправили домой, а к приемному отделению продолжали и продолжали подъезжать скорые. Я выкарабкалась из болезни. Есть последствия, но не обращаю внимания — жива. В апреле я и муж привились. Уговорили привиться свекра. Небольшие побочные действия были, но это такая мелочь по сравнению с правом жить…
По поводу прививки: раньше, чем через полгода после болезни — у меня почти не было антител, посчитала, что это точно не повредит. Да, я сделаю своему ребенку вакцину, как только ее разрешат для детей. Да, я буду ревакцинироваться. Я ношу маску и лишний раз не гуляю по магазинам и концертам.
Просто я знаю, что вирус действительно может незаметно убить человека. Ему будет больно до смерти, а вам — после его ухода.
Моей маме было 73 года. У нее не было тяжелых заболеваний. Она следила за своим здоровьем. У нее были планы на жизнь. Все было. И все разрушил ковид.