Когда врачи снимают белый халат и оказываются на больничной койке, они смотрят на происходящее не как винтик внутри системы здравоохранения, а как пациент, для которого эта система и работает.
После такого опыта врачи порой пересматривают свое отношение к больным и становятся более сопереживающими. Историей «Как я открыла глаза на медицину» поделилась в медицинском журнале
Личная трагедия
Врач Рана Авдиш была на седьмом месяце беременности, когда попала в больницу с сильнейшей «кинжальной» болью в животе. Оказалось, у женщины произошел спонтанный разрыв опухоли печени, о которой она даже не знала. К счастью, новообразование оказалось доброкачественным. Но последствия болезни были тяжелейшими.
Когда женщину доставили в больницу, где она работала сама, у нее началось сильнейшее внутреннее кровотечение. Авдиш пережила геморрагический шок, перенесла полиорганную недостаточность, десятки операций. И потеряла ребенка. Это был мальчик.
«Все, что я знала, перевернулось»
Вспоминая о днях болезни, женщина говорит, что уже с момента госпитализации замечала множество медицинских ошибок.
Вместо хирургии меня отвезли в родильное отделение, поскольку я была беременна, а я просто безвольно подчинялась тому, что говорят. Как пациент, ты быстро теряешь свободу действий.
УЗИ проводил врач-ординатор. Он признался, что не знает, как понять, все ли хорошо с плодом. Я помогла ему с кушетки, буквально показывала пальцем. А потом подумала: каково это пациенту видеть, что медик настолько неуверен в своих знаниях?
Я поняла, насколько важен язык. В операционной от анестезиолога услышала сленговую фразу, которую обычный пациент просто не поймет, мало того, она его испугает. Такие слова ранят тех, кто цепляется за каждую фразу.
После операции несколько месяцев я не только приходила в себя от тяжелого заболевания, но и меняла свои представления о том, что такое современная медицина.
«Врачи неспособны справляться со страданиями пациента, нам проще заботиться о той версии больного, что „живет“ в компьютере в истории болезни, а не лежит на больничной койке, — говорит Рана Авдиш, переосмысливая свой опыт. — Я видела, как трудно медикам уделять внимание эмоциям пациентов. И, кстати, те, кого считают младшим персоналом, часто проявляют больше сострадания, чем врачи».
Авдиш рассказала, что после потери ребенка, когда ее вез на каталке санитар, он тихо говорил коллегам: «Не спрашивайте ее о малыше!» «Это был акт человечности, который запомнился мне больше, чем схемы лечения», — признает врач.
Надо быть человечнее
Авдиш рассказывает, что раньше в мединститутах учили, что эмоции мешают врачам работать — ослабляют как профессионалов, надо быть нейтральным и клинически дистанцированными, чтобы выбирать правильную тактику лечения. Но она уверена, что эта позиция устарела.
«Исследования доказывают обратное: у врачей-эмпатов пациенты точнее соблюдают лечение и лучше контролируют хронические болезни, они реже возвращаются в стационар. Сострадание работает как лекарство, снижая тревогу и боль, — объясняет медик. — Когда врач говорит: „Я могу только представить, как это должно быть страшно“, пациент чувствует, что его слышат, ему легче, он может двигаться дальше».
Медицина меняется, и надо принять, что здравоохранение — это очень эмоциональная сфера. «И мы можем реформировать ее», — резюмирует врач.
О категорическом неумении врачей советской медицинской школы общаться с пациентами ранее «Доктору Питеру» рассказал петербургский медик Борис Шеляпин. По его словам, «врачом от бога» с уверенностью можно назвать того специалиста, кто имеет базовые институтские знания, достаточный опыт и научился разговаривать с людьми по-человечески. Почему в России не доверяют официальной медицине.