Потерял на ИВЛ 40 кг: история врача, который провел на «вентиляторе» больше двух месяцев и выжил

Иван Портнягин — врач Городской клинической больницы им. Юдина (Москва). По первой специальности анестезиолог-реаниматолог, но последние годы занимается лечением хронической боли.

Как все началось

- Весь «ковидный» год я работал, общался с пациентами каждый день, — рассказывает Иван. Когда пошла вторая волна, напрягся, так как имел все факторы риска по полной программе — ожирение, сахарный диабет и гипертонию, поэтому плотно думал о том, что надо привиться, но затянул и не успел. Ковид настиг меня в конце января 2021 года. Я не герой, победивший смерть. Я дурак, который все это себе и другим устроил.

Сначала поднялась температура до 39 градусов. Ее удалось снизить, но остались слабость и какое-то неприятное, ломкое ощущение. Еще два дня лихорадило, улучшений не было, и на 4-й день болезни я решил сдаться в родную больницу. Меня обследовали. Поражение легких было небольшое — всего 20 процентов, сатурация в норме, и настрой был такой — да, я болен, но в принципе все хорошо. Я собрался болеть дома, но начмед буквально приказал мне остаться в больнице — результаты биохимии были уже плохими. Я остался, а вечером мне стало настолько плохо, что утром меня уже перевели в реанимацию.

«Я был на войне»

Вторая волна эпидемия шла на убыль и отделение больницы, где я лежал, возвращалось в штатный режим работы. Меня как тяжелого больного переправили в «Коммунарку» вертолетом. Я к тому времени ходить уже не мог. Но настрой был такой, что недели через две все пройдет.

В Коммунарке начали проводить мощную таргетную терапию, все надеялись, что будет какой-то прок. Но не получалось. Я врач, и прекрасно понимал, что со мной происходило. Поэтому когда встал вопрос об интубации, я согласился. Я знаю все статистику по выживаемости, но понимал, что другого пути нет — на ИВЛ у меня был небольшой, но шанс.

Я почему-то не боялся, что умру. А может, мне было так худо, что страшно уже не было… У мена на ИВЛ был свой мир. Я воевал в нем. Это было состояние, полностью оторванное от реальности. Были еще цветные сны с участием близких мне людей.

Состояние ухудшалось, было принято решение о применении ЭКМО, которая в итоге спасла мне жизнь.

«У меня шевелились только пальцы»

Сознание начало возвращаться ко мне только к концу марта, когда меня понемногу стали выводить из медикаментозного сна. Но пошли закономерные после долгого пребывания на ИВЛ осложнения: сепсис, кахексия (за время нахождения в реанимации я потерял около 40 кг), постреанимационная полинейропатия. Я остался практически полностью обездвижен. И вот здесь меня третий раз спасли от смерти. Я не держал сатурацию на самостоятельном дыхании, врачи понимали, что шансов мало, тем более, что я «завис» на ЭКМО, процесс не шел ни туда-ни сюда, потребовалась повторная интубация и новое подключение к ИВЛ.

Я помню ощущение неподвижности, особого страха или паники не было. Не было желания думать о том, есть ли свет в конце тоннеля. Но я все предусмотрел — все инструкции на случай моего ухода были даны жене.

Страх появился позже, когда начался процесс реабилитации. Страх сесть, страх встать. Я реально ничего не мог — ни сидеть, ни перевернуться на бок. Когда с помощью врачей садился — казалось, что под кроватью не твёрдый пол, а глубокая пропасть. Это очень страшно. Я боялся каждого нового упражнения. Но и врачи, и сестры постоянно заставляли меня работать, и постепенно ко мне стал возвращаться объем движений. Делаешь, и много раз ничего не получается, и это отчаяние… А потом раз — и все получилось. Для родных это счастье, а я удивлялся: надо же, не соврали, время и работа побеждают все. Поражаюсь маленьким детям: они ведь учатся этому сами, а меня, взрослого 50-летнего мужика, держат два человека, и мне так трудно…

Многие обычные движения приходилось выучивать по частям. Садиться нужно так. Вставать — этак. Подниматься по лестнице, садиться в машину… Все время прокручиваешь в голове, чему нужно научиться, чтобы жизнь стала более комфортной. И даже самое трудное постепенно начинает получаться. Потому что выходов два: или оставаться лежать, или попробовать восстановиться. Тяжко, но, как оказалось, овчинка стоит выделки.

Что я считаю очень важным — сразу после того, как я пришел в себя, начался процесс активной реабилитации: вертикализация, восстановительная гимнастика, которую делали со мной врачи ЛФК, чтобы сохранить работу мышц.

На долечивание меня перевели обратно в мою больницу. Так я фактически вернулся на место работы… И пробыл там еще 4 месяца. Началась напряженная работа по реабилитации: ежедневная, трудоемкая, нудная, беспощадно последовательная. Главное еще — психологический настрой, не раскисать. Главная мысль — «движение -это жизнь».

«Узнал, что чувствуют пациенты реанимации»

Тех, кто за меня переживал, оказалось очень много. На трех континентах за меня держали кулаки. Во время своей болезни я чувствовал какую-то всемирную поддержку коллег, друзей, родных. Наверное, в подобной ситуации это самое важное. И честно, я такого не ожидал. Меня это потрясло и мотивировало. Я не то чтобы хотел оправдать их ожидания, но стыдно ничего не делать, когда за тебя так болеют и столько в тебя вкладывают. Это серьезно.

Я умирал и шансов выжить у меня было совсем немного, а остаться в своем уме — и того меньше. Но вот я здесь. Бог миловал. Это заслуга тех, кто меня спасал. Поражение легких было более 90%, но в итоге практически все ушло и я живу без кислорода.

Странно, когда мне было совсем плохо, я совсем не боялся смерти. Боли не было. А вот когда самое плохое позади, и начинаешь заново учиться двигаться — очень страшно упасть. В результате я все же упал. Два раза. Но чем больше стало получаться — тем меньше оставалось страха, хотя, честно говоря, я мало верил в свое восстановление. И еще я понял, как важно и нужно доверять тем, кто тебя лечит.

До сих пор сложно ходить, вставать. То есть мне надо теперь задуматься о том, как это сделать — сделай раз, сделай два, сделай три. Кто-то говорит, что процесс реабилитации займет год, кто-то — два года. Но 9 августа я впервые вышел на работу после болезни.