Репортаж из морга: как женщина из чемодана «рассказала» о своей смерти

С разрешения издательства «Доктор Питер» публикует фрагмент книги о том, как на стол к доктору попало тело женщины — его полицейские нашли в чемодане в идеально чистой комнате без каких-либо следов преступления.

«Женщина в чемодане»

Сильвет говорила слишком громко. Корин ужасно на нее разозлилась. А теперь Сильвет лежит на столе из нержавеющей стали под скальпелем Мари, ожидая вскрытия по всей форме. Наружный осмотр, вскрытие грудной и брюшной полостей, распиливание черепной коробки, извлечение и взвешивание органов. Рутина.

Мари работает со мной уже много лет. В службу судебной медицины она пришла молодым интерном, а сейчас она — практикующий врач в больнице и опытный судмедэксперт. Операция, которую она проводит сегодня утром в октябре 2013 года, не представляет для нее никаких трудностей. Проходя различные этапы вскрытия, она вслух комментирует свои действия: как для присутствующего сотрудника уголовного розыска, так и для интерна, который под ее контролем будет писать протокол вскрытия. Мари регулярно останавливается, чтобы сделать фото.

«Жертва — женщина лет пятидесяти, миниатюрного телосложения, коротко подстриженные седые волосы, вес 41 килограммов, рост 163 сантиметра. Тело чистое, легкий запах жавелевой воды… Множественные повреждения головы, свидетельствующие о сильных ударах, перелом правой скуловой дуги в верхней части скуловой кости… В ране на коже головы обнаружен маленький осколок стекла… На верхней губе и ноздрях имеются черноватые полосы, а также следы красного вещества и отметины, оставшиеся после протирания. Язык и задняя часть глотки имеют сероватый цвет, похоже на ожоги, вызванные едкой жидкостью вроде щелочи или кислоты… На правой руке три поверхностные раны, типичные для самообороны при защите от холодного оружия…»

Трупное окоченение в зоне верхних конечностей было нарушено, вероятно, когда тело помещали в чемодан.

Мари переходит к внутреннему осмотру.

«Четыре раны в легких, справа и слева, одна из которых достигла сердца, вызвав массивное кровотечение и быструю смерть… Две раны в печени… Следов ожога в пищеводе нет, следовательно, жертва не глотала едкий продукт».

Последняя фотография соответствует результатам осмотра, сделанным накануне на месте преступления Алексией, коллегой Мари, дежурившей прошлой ночью. Алексии позвонили из полицейского участка Ла-Рошели уже после восьми вечера. Она прибыла на место обнаружения трупа посреди ночи. Пока она ехала и искала адрес, криминалисты уже завершили осмотр, освободив место в небольшой студии, оккупированной следователями. Большой диван был выдвинут на середину комнаты. Между ним и стеной стоял большой открытый чемодан на колесиках. Внутри находилось тело пожилой женщины, почти полностью обнаженной, на ней были только белые кружевные стринги. В воздухе повис стойкий зудящий запах жавелевой воды. Старший следователь коротко ввел Алексию в курс дела.

В полицию поступил звонок от дочери подозреваемой — мать только что сказала ей по телефону: «Я сделала глупость, такую глупость», но большего дочь добиться от нее не смогла. Патрульные, направленные на место, долго стучали в дверь и звонили, прежде чем им открыли. Маленькая женщина с хмурым лицом, растрепанными волосами до плеч, явно не в лучшей форме, спросила патрульных, чего они хотят.

— Мы просто хотим посмотреть, все ли в порядке, мадам. Ваша дочь беспокоится за вас. У вас все хорошо?

— Да-да, все нормально. Только этот шум, все время этот шум.

— Мадам, о чем вы, какой шум? Я ничего не слышу.

— Да, шум. В цветочном магазине снизу что-то ремонтируют. Стучат весь день.

Прибыв на место, полицейский действительно заметил какие-то строительные работы на первом этаже, прямо под студией, которую занимала женщина.

— И не только это. Еще слышно сирены. И вертолет!

Растерянная квартиросъемщица проживала со всем рядом с больницей, и из ее дома, конечно, были слышны и сирены машин неотложки, и звук вертолета скорой помощи.

Продолжая говорить, дама попыталась закрыть дверь. Полицейский, заметивший маневр, поставил ногу в проем, продолжая беседу.

— У вас из квартиры так сильно пахнет. Что это? Жавелевая вода? У вас что-то случилось?

— Нет-нет. Я пользуюсь ею, чтобы было чисто, вот и все.

— Мадам, мы зайдем на минутку, чтобы убедиться, что все в порядке? Чтобы успокоить вашу дочь.

— Да нет же, все хорошо, говорю вам.

Но командир экипажа, опытный бригадир, почуял неладное. В квартиру нужно было войти обязательно. Поэтому он вел переговоры, пока дама все же не уступила и не впустила полицейских внутрь. Затем она с отсутствующим видом пошла к дивану и села на него. Полицейские отметили безупречную чистоту в квартире и сильный запах хлора. А еще — большой чемодан, наполовину скрытый диваном.

Он указал на это своим коллегам, бригадир отреагировал немедленно:

 — Стоп, всем остановиться, ничего не трогать, вызываем команду криминалистов и судмедэксперта.

Дальше началась обычная суматоха, череда приходов и уходов, мигалок и специалистов, включая Алексию с большим мешком для тела.

Наутро после бессонной ночи Алексия передала эстафету Мари — мудрая мера, предусмотренная организацией службы судмедэкспертизы. И вот, после почти четырех часов работы, Мари передает тело сотрудникам морга, чья задача — вернуть ему достойный вид. Затем она идет к себе в кабинет писать предварительное заключение.

Этот важный документ немедленно отправляется по факсу прокурору Ла-Рошели, а копия передается следователям. Мы стали использовать такой метод передачи информации после одного оригинального случая: рассеянный сотрудник уголовного розыска записал информацию во время вскрытия и, не сверив с экспертом, передал ее непосредственно прокурору, который интерпретировал ее по-своему. Спустя несколько дней прокурор был крайне удивлен, прочитав письменный отчет, в котором утверждалось прямо противоположное тому, что он представлял.

Горячая пора для Мари и Алексии окончена. Остальное теперь в руках следственного судьи и следователей, которым предстоит разобраться, что же произошло той ночью в студии Корин в Ла-Рошели.

На это у них уходит почти два года. Тем временем Корин несколько раз давала показания, разъяснения, меняла свою версию. Чтобы выяснить детали происшествия, судья распорядился о проведении следственного эксперимента с присутствием всех заинтересованных лиц, соответственно, и судмедэксперта тоже. Но Мари в декрете. Ничего страшного, я подменю ее. Это называется «командная работа».

Прежде всего я погружаюсь в дело, переданное магистратом. Это история двух женщин, Корин и Сильвет, которые жили в Ла-Рошели. Первая — пенсионерка в хронической депрессии. Вторая — безработная под опекой как ограниченная в дееспособности. Два одиночества встретились за три недели до происшествия, начали приятельствовать и в одно воскресенье решили прогуляться до барахолки, организованной в порту, прежде чем вернуться к Корин, съесть торт и выпить по чашке кофе.

В этот момент действие резко меняет направление. По словам Корин, Сильвет начала говорить громко. Вдобавок она стала стучать лезвием ножа по кофейному столику, отрывисто и без остановки. Корин попросила ее перестать.

Сильвет сопротивлялась, они подрались. Затем все улеглось на какое-то время. Корин разрезала торт. Но тут Сильвет снова начала стучать ножом. После непродолжительной борьбы за нож Корин нанесла удар. Несколько раз. Она уже не помнит сколько. Три раза точно. У Сильвет пошла кровь. Она упала и ударилась головой о кофейный столик. Мертва.

Что было после? Ошеломленная, Корин сначала села на диван. Повсюду была кровь. Корин принялась мыть все, как одержимая. Нужно было все оттереть. Поэтому она стала мыть с жавелевой водой. Она все терла и вытирала. Корин вымыла все: стены, ковер, диван, журнальный столик и сам труп тоже. Она раздела Сильвет и вымыла ее несколько раз, надела на нее одни из своих трусиков, потому что было неприятно видеть ее обнаженной. В конце концов она, как сумела, засунула труп в чемодан. Но трупное окоченение не дало ей довершить дело, пришлось оставить одну ступню снаружи…

На следующее утро Корин сходила в парикмахерскую, сняла в банкомате деньги и купила билет на поезд, чтобы поехать к дочери в Бретань. После обеда она передумала, решив убить себя. Пошла в супермаркет, чтобы купить бензин, кислоту и алкоголь. Сначала она хотела все это проглотить, а потом подумывала устроить пожар. Наконец она позвонила дочери.

Все это повествование опирается исключительно на показания Корин. Они частично подтверждаются выводами полиции, но остались вопросы относительно хода нападения. Отсюда и необходимость в следственном эксперименте, ради которого я явился в назначенный день точно в срок. И вот я перед охраняемой многоэтажкой, у меня нет ни кода домофона, ни номеров телефонов других участников эксперимента. Я стою с глупым видом и жду, когда же меня пустят внутрь те, кто меня там ждет.

В отчаянии смотрю на парковку у дома. Немного в стороне припаркована полицейская машина. Я подхожу к ней. К счастью, внутри есть водитель, который терпеливо ждет, проводя время за чтением местных новостей. Вот он, мой спаситель. Благодаря ему я наконец попадаю на место преступления, внося туда еще больше суматохи.

На этих двадцати квадратных метрах ковролина еще никогда не толпилось столько людей. Вместе со следственным судьей, секретарем суда, тремя полицейскими, двумя сотрудниками следственного изолятора и подследственной, адвокатами и заместителем прокурора нас уже дюжина, то есть на каждого приходится меньше двух квадратных метров. Я не могу найти себе место. Быстро ставлю рюкзак в угол комнаты, где никто о него не споткнется. Извлекаю свои рабочие инструменты: цифровой «Никон» D300 и бесподобный широкоугольный объектив 10–24. Этого достаточно, чтобы сделать неплохие фото происходящего, несмотря на недостаток места.

Когда начинается следственный эксперимент, я внимательно наблюдаю за Корин, стоящей между двумя накачанными сопровождающими. Обычная, ничем не примечательная маленькая женщина в джинсах и розовом свитере. Она держится, слегка наклонившись вперед, очень напряженно сжимает руки. Она послушно перемещается по каждой просьбе судьи, моделируя различные ситуации.

Так у меня будет все, что нужно, чтобы быстро написать отчет.

Мы подошли к моменту нападения. Корин показывает, как она действовала. В конце концов, если ее утверждения и разнятся от одной версии к другой, это может быть связано с тем, что она чего-то не помнит. Ее показания не особенно противоречат результатам судебно-медицинской экспертизы и в целом соответствуют обнаруженным следам и повреждениям.

Я не совсем уверен в порядке событий, но в итоге уясняю для себя следующую последовательность: Корин и Сильвет вступают в схватку и обмениваются ударами. Затем Корин несколько раз наносит Сильвет удар бутылкой по голове. Бутылка разбивается. После короткого перерыва Корин хватает нож, которым до этого стучала Сильвет, и наносит ей двенадцать ударов. Девять из них попадают в грудь и живот, три — в левую верхнюю конечность, которой Сильвет пыталась защититься.

Сильвет теряет сознание от кровопотери, и ее тело падает на пол. Падая, Сильвет ударяется лицом об угол стеклянного стола, ломая скуловую дугу. Смерть наступает из-за быстрой остановки насосной функции сердца.

Далее Корин производит с телом некоторые манипуляции: четырежды перемещает его, несколько раз моет, надевает на него стринги. К вопросу о чистоплотности и стыдливости.

Но остается довольно загадочный момент. Токсикологические анализы показали в крови жертвы золпидем — сильнодействующий барбитурат, используемый при лечении бессонницы. На вопрос судьи Корин отвечает, что не знает, откуда он там взялся. «Сильвет, наверное, приняла его раньше», — говорит она.

Через два года после следственного эксперимента в Сентском суде ассизов проходят слушания по этому делу, и я наконец могу получить полное представление о произошедшем. Одна из наших интернов присутствует на слушаниях с самого начала. Это часть ее обучения. Нет ничего более полезного для будущего судмедэксперта, чем посещение суда ассизов, начиная от выбора участников до вынесения приговора через несколько дней.

Порядок дачи показаний свидетелями и экспертами выбирает председатель. Судмедэксперт обычно присутствует во время судебного разбирательства до дачи показаний и может оставаться в зале после.

По своему обыкновению, я приезжаю задолго до назначенного времени. Большинство свидетелей уже заслушаны. Как и во время следственного эксперимента, Корин на скамье подсудимых выглядит немного потерянной, ее фигура кажется такой хрупкой между двумя бодибилдерами из охраны следственного изолятора. Сцепленные руки Корин нервно двигаются, она вся в черном. Первый день слушаний суд посвятил анализу ее жизни. Этакое вторжение в частную жизнь правонарушителя, в ходе которого поднимаются все подробности, даже самые грязные. Интерн кратко меня информирует.

Когда председатель дал слово Корин, она упомянула о своей давней депрессии и мыслях о самоубийстве. Вкратце рассказала о своей молодости, отце-насильнике и матери, его сообщнице, которые всегда разговаривали громко и угрожали Корин ножом, чтобы она молчала. Десять детей пары в течение многих лет якобы подвергались сексуальному насилию и избиениям. Когда Корин было 14 лет, она сбежала с одной из сестер. Выйдя замуж, а затем разведясь, Корин окончательно потеряла доверие к мужчинам до такой степени, что представляется вымышленным именем, когда пробует завести новые отношения в Ла-Рошели.

Благодаря раннему приезду мне посчастливилось услышать показания опытных психиатров. Это всегда важный момент. Я ставлю себя на место присяжных: поймут ли они подчас совершенно непонятную лексику, которую, возможно, вывалят на них специалисты?

Дело в том, что мои коллеги-психиатры делятся на две категории: тех, кто выражается как можно более простым языком или хотя бы объясняет сложные термины, — их я понимаю, и мне нравится с ними работать, — и тех, кто не выходит за рамки своего специализированного словарного запаса, и даже с моей медицинской культурой (самой базовой в сфере психиатрии) я не понимаю значения некоторых слов. Сегодня нам повезло: выступают врачи из первой категории.

Экспертов-психиатров несколько: один обследовал подсудимую во время содержания под стражей в полиции, второй — во время госпитализации в психиатрии, вскоре после происшествия, третий — во время содержания в следственном изоляторе. Загвоздка в том, что эти врачи не были единодушны в отношении психического состояния Корин на момент преступления. Поэтому следователь назначил комиссию из трех других экспертов, которые получили доступ к отчетам коллег, больничным картам и могли побеседовать с Корин.

Во время осмотра в полиции она находилась в «состоянии сильной тревоги, граничащей с помрачением сознания», в состоянии шока. Что ж, когда тебя поймали с поличным и содержат под стражей, это неудивительно. В то время Корин не могла объяснить свои действия иначе как стрессом от шума вокруг. У нее не было бреда, галлюцинаций, но тем не менее ее способность мыслить была нарушена. Заключение врача — своего рода психиатрический компромисс: не совсем безумна, но и не здорова.

Шесть месяцев спустя, после второй экспертизы, проведенной, когда Корин была госпитализирована в психиатрию, эксперт зафиксировал сообщения о галлюцинациях во время совершения преступления: «слишком громкий голос жертвы напомнил мне голос матери», «мне как будто бы явилась мать». Однако эта галлюцинация не сопровождалась повелением или приказом («Убей ее!»). Переход к нападению был описан как приступ патологической ярости. В итоге эксперт поставил диагноз: «Психическое функционирование в регистре психозов, которое до тех пор было под контролем и внезапно декомпенсировалось в день преступления». Я понимаю, о чем говорит эксперт, но он не разъясняет присяжным термин «психоз». Жаль.

Иногда больной не знает, что реально, а что нет. Он может страдать от зрительных или слуховых галлюцинаций, не осознавать своего состояния. Вполне логичный вывод этой второй экспертизы — полная потеря способности к здравым суждениям. Это уже тяжелое психиатрическое состояние. Раньше оно означало пожизненную госпитализацию. Ставки высоки, потому что тот, кто заявляет о полной утрате человеком способности к здравым суждениям, говорит о его уголовной невменяемости, необходимости его психиатрической госпитализации и невозможности суда.

Третий эксперт согласен с первым.

Однако последнее слово остается за коллегией психиатров. Внимательно изучив дело Корин и ее жизнь, они обнаружили в документах дела и показаниях обвиняемой несогласующиеся факты. Их внимание привлекли «элементы расчета, даже откровенного сокрытия улик пациенткой» в том смысле, что она, возможно, ловит рыбку в мутной воде. Ничего удивительного, ведь все это происходит в Ла-Рошели, крупнейшем центре рыбной ловли на европейском Атлантическом побережье…

Я избавлю вас от необходимости запоминать что-то, кроме вывода. Итак, я понимаю, что три психиатра коллегии испытывают трудности с объяснением действий подсудимой в психиатрической парадигме, что Корин, вероятно, говорит не всю правду и ее можно судить, даже если она не мыслила ясно во время инцидента. Однако все согласны с тем, что тут речь должна идти скорее о психиатрической помощи, нежели о тюремном заключении… Психиатрия — это сложно.

В нашем коллективе судмедэкспертов много психиатров. Судебных психиатров. Я отношусь к ним с теплом, но иногда, чтобы подразнить их, напоминаю о своем в некотором роде примитивном видении психиатрии: для меня есть большие сумасшедшие (иногда представляющие опасность и находящиеся в специальных учреждениях), которые не могут приспособиться к жизни в обществе; умеренные сумасшедшие — им удается неплохо справляться при помощи лекарств и часто вести социальную жизнь, пусть даже немного беспорядочную; пограничные случаи между безумием и нормальностью; социопаты, не любящие общество; психопаты, умеющие скрываться среди нормальных (по крайней мере, до поры до времени, и потом попадающие в категорию больших сумасшедших); и, наконец, нормальные.

Большинство из нас — нормальные, но мы можем позволить себе быть немного параноиками, немного обсессивными, немного невротичными или немного истеричными… (Но это уже не большая психиатрия, а просто психология, поскольку то, что вы из нормальных, не означает, что вы не страдаете.)

В DSM был даже гомосексуализм, и исключили его оттуда только в 1973 году.

Когда в шутливом тоне я изрекаю подобные простые истины, моя команда в ужасе закатывает глаза, все протестуют, напоминая мне, что о сумасшедших так давно уже не говорят. В то же время все признают, что где-то в глубине здесь есть доля истины. Но только в самой глубине…

После показаний психиатров наступает время следователей. Обожаю эту часть. Именно тогда у меня складывается картина дела. И здесь личность Корин предстает передо мной в совершенно новом свете.

Следствие проделало кропотливую работу, благодаря которой вырисовывается совсем иное описание подсудимой. Она говорит, что «больше не хотела видеть мужчин в своей жизни», но следствие выяснило, что она регулярно созванивалась по меньшей мере с тремя мужчинами в течение полугода до происшествия. Корин была мошенницей: она использовала вымышленные имена и чужие чековые книжки, получала социальное пособие на другого человека, у нее были деньги из непонятных источников и она лгала о средствах, которые получала. Ее действия после убийства вовсе не хаотичны: кажется, она делала все для того, чтобы скрыть тело и вывезти его из города.

Вот и я наконец на скамье свидетелей. Представившись (я забыл указать свой возраст, как потом отметит интерн) и принеся стандартную присягу (честно и добросовестно внести свой вклад в отправление правосудия), я я возвращаюсь к последовательности событий, сообщенной обвиняемой, попутно сравнивая ее с результатами вскрытия. Хотя история кажется связной, я не могу не заметить: все могло бы сложиться иначе, не находись жертва под воздействием золпидема.

Это замечание приходится кстати — на скамье свидетелей меня сменяют токсикологи. И здесь следственный судья использовал тяжелую артиллерию: двух очень внимательных к деталям экспертов, которые, помимо поиска и измерения всех токсичных веществ в жидкостях, взятых во время вскрытия, также состригли волосы жертвы и провели их анализ.

Первый эксперт подробно объясняет, как в луковице волоса (и его стержне) преобразуются поглощенные продукты, оставляя свой след. Золпидем можно отследить в волосах всех, кто регулярно его принимает. Волосы отрастают в среднем на один сантиметр в месяц; длина образцов волос, взятых у потерпевшей, — четыре сантиметра. Таким образом, эксперт имел данные за последние четыре месяца. Результаты анализов однозначны: за месяц, предшествовавший смерти, Сильвет ни разу не принимала золпидем… Теперь очередь второго эксперта. Он подтверждает показания первого и добавляет весомый аргумент: доза золпидема в крови жертвы соответствует приему двух или трех таблеток за несколько мгновений до смерти. Продукт, метаболизирующийся в луковице, не мог быть обнаружен в волосах, поскольку они не успели отрасти с момента употребления медикамента до наступления смерти. Дозировка не смертельна, но достаточна, чтобы вырубить (образно говоря) человека, который не употребляет препарат регулярно.

Обобщенные показания токсикологов ясны: это не регулярное лечение золпидемом, а его однократный прием, гарантирующий сонливость или по крайней мере снижение способности сопротивляться. Между тем у Корин есть рецепт на это лекарство. У Корин, но не у Сильвет!

А Корин до сих пор отрицала, что давала Сильвет хотя бы малейшую дозу лекарства.

Женщина-обвинитель понимает, что здесь кроется несоответствие, ужасный изъян в защите Корин. Она вскакивает с места, за несколько минут доводит обвиняемую до предела и сталкивает ее со всеми противоречиями. Она заканчивает громовым: «Мадам, время сказать правду». Наступила минута молчания, затем Корин тонким голосом признается:

— Да, я дала ей лекарство.

— Но почему до сегодняшнего дня вы всегда говорили, что ничего не знаете о золпидеме? Даже в присутствии следственного судьи?

 — Сегодня все по-другому. Это суд ассизов.

После этой театральной сцены и короткого перерыва слушание продолжается вяло. Токсиколог садится рядом со мной. Я пользуюсь возможностью тихонько поболтать с ним, но чья-то рука стучит меня по плечу. Я оборачиваюсь. Вот это да!

На меня смотрит точная копия обвиняемой, только моложе. Вся в черном, как и мать, то же лицо, та же мимика, та же стрижка. После всего услышанного мне показалось, что это галлюцинация. Меня начинает беспокоить мое психическое состояние, но я сразу же успокаиваюсь: обвиняемая все еще на скамье подсудимых. Молодая женщина смотрит мне в глаза и говорит:

— Месье, не хочу показаться неуважительной, но это все же суд над моей матерью!

Защищаясь, Корин снова рассказывает о своем разрушенном детстве, изнасиловании отцом, о матери, угрожавшей ей ножом, чтобы та молчала, а также о метаморфозе Сильвет с ножом в роковую минуту.

— Я видела маму, — шепчет она.

Чего не сделаешь, чтобы заставить присяжных сомневаться. Однако ничто не подтверждает эту версию, которая, по сведениям, полученным от сотрудников следственного изолятора, подсказана подсудимой ее дочерью в комнате для свиданий.

Когда я выхожу из зала суда, молодая женщина все еще пребывает в экстазе. Я беспокоюсь о ее будущем…

Следующий день — день судебных прений, окончание процесса. В соответствии с требованиями Уголовно- процессуального кодекса (статья 346), «после завершения судебного следствия заслушиваются истец или его адвокат. Обвинитель приводит свои доводы. Обвиняемый и его адвокат представляют защиту. Истцу и прокурору разрешается дать ответную реплику, однако последнее слово всегда остается за обвиняемым или его адвокатом».

Слово имеет адвокат истца (семьи Сильвет). Закон ограничивает его роль требованием компенсации для семьи, он не может настаивать на конкретном приговоре, однако зал быстро понимает, что он собирается поддержать предстоящее обвинение прокурора. Он описывает действия Корин, дачу золпидема Сильвет без ее ведома, приступ насилия и его ничтожный мотив — «только потому, что она говорила слишком громко», наконец, «преступную подготовку» тела, вымытого и помещенного в чемодан.

Затем прокурор, который представляет народ, возобновляет наступление. «В этом деле нет ничего типичного», — начинает она. В своей длинной обвинительной речи она признает, что «у некоторых может возникнуть соблазн квалифицировать это убийство как безумное деяние. Но, по показаниям следователей, подсудимая не могла быть так уж неуравновешенна, как кажется».

Принятие мер, позволяющих быстро уехать, без сомнения, с телом в чемодане, способность лгать, манипулировать людьми — все это свидетельствует об организационных способностях, которые плохо согласуются с серьезной психиатрической патологией.

Последние слова остаются за защитой. Несмотря на удары обвинения, адвокат Корин придерживается первоначальной линии: измененное психическое состояние подсудимой. Конечно, она не невменяема, но тем не менее все же скорее нуждается в психиатрическом лечении, чем в содержании под стражей. Ее травмирующее прошлое, очень серьезная депрессия, отсутствие мотива, этот сумасшедший поступок, галлюцинации — все оправдывает сокращение срока наказания. Выступая последней, Корин, ранее несудимая, выражает сожаление и просит прощения.

После более чем трех часов раздумий Корин приговаривают к пятнадцати годам тюремного заключения, что значительно превышает требования прокурора, который требовал десять лет, объяснив это тем, что она представляет опасность. А председатель напоминает присутствующим, что «раны, нанесенные подсудимой, свидетельствовали о намерении убить».

Корин не будет подавать апелляцию.