Ваш браузер устарел, поэтому сайт может отображаться некорректно. Обновите ваш браузер для повышения уровня безопасности, скорости и комфорта использования этого сайта.
Обновить браузер

Новое отделение в центре Алмазова возглавил врач из Финляндии

С доктором медицины Юрием Кивелевым мы познакомились в самой большой клинике Финляндии – Университетской больнице Хельсинки. Там он состоялся как специалист, защитил докторскую диссертацию. И всем на удивление вернулся в Россию, возглавил отделение нейрохирургии Северо-Западного медицинского исследовательского центра(центра Алмазова).

31 августа 201520
Новое отделение в центре Алмазова возглавил врач из Финляндии

- Юрий Владимирович, как вас занесло в Петербург из благополучной Финляндии в такое, мягко говоря, непростое время?

- Это абсолютно рациональное решение, основанное на опыте работы «там» и перспектив «здесь». Главные причины переезда — профессиональный рост и возможность дальше заниматься наукой. Что касается сложной экономической ситуации в России, то уверен, все когда-то изменится. Она ведь, как погода: бывает плохой и хорошей. Я приезжал в феврале-марте и уже тогда видел, что потенциал у нейрохирургии в центре Алмазова большой. Пока, конечно, есть организационные сложности, они неизбежны при создании такого большого учреждения. Мы пытаемся с ними справиться. У меня не было наивных иллюзий по поводу того, что все здесь будет идеально.

- Создание нового отделения в клинике им. Алмазова выглядит странно, учитывая, что к центру совсем недавно был присоединен целый институт — им. Поленова. Оно создается как европейский конкурент отечественной нейрохирургической школе? Или вы становитесь составной частью этого подразделения?

- Ни то, ни другое. Наше отделение - самостоятельное подразделение. Оно создавалось на базе группы, возглавляемой профессором Владиславом Черебилло из ВМА - лидером в трансназальной сфеноидальной хирургии гипофиза с самым большим опытом таких операций не только в России, но и в мире. Он в течение нескольких лет формировал здесь нейрохирургическое лечение, на постоянной основе работали три сотрудника. В основном ориентация была на лечение нейроэндокринных заболеваний, в частности аденомы гипофиза. Создаваемое сегодня отделение, по сути – продолжение той работы, которая здесь уже велась, в новом качестве и количестве. С нуля формировался только состав младшего и среднего медперсонала.

Сейчас лишь одно отделение НИИ нейрохирургии им. Поленова переехало в центр на Аккуратова – оно расположено этажом ниже, и я первый – за сотрудничество. Процесс притирки неизбежен, но, надеюсь, он продлится недолго.

Что касается школ, отечественной ли западной, в современной нейрохирургии радикальных отличий нет. Конкурировать можно только одним способом - адекватным лечением. Наша общая задача - создать хорошую качественную нейрохирургическую службу, способную помочь пациенту.

- Отечественные хирурги говорят, что они работают так же, как и западные коллеги. Но «дьявол – в мелочах». И эти «мелочи», по их мнению, имеют большое значение.

- Это не так. Отличие западной хирургии от российской – в комплексном подходе к решению проблем пациента. В нейрохирургии нельзя быть индивидуалистом. Какими бы золотыми руками не обладал хирург, важна система, которая учитывает весь комплекс проблем, сопровождающих пациента. Нельзя оставить с ними хирурга один на один. А комплексный подход требует тщательного моделирования и планирования. Я приступил к работе 1 июня, это был, можно сказать, ознакомительный месяц. Отделение открылось 6 июля, то есть работаем мы всего 1,5 месяца. За это время понял, что нейроонкологическое лечение, например, выстроено неэффективно.

- В чем заключается комплексный подход в нейроонкологии?

- Нейроонкология - не только хирургия. В хельсинкском госпитале, в зоне ответственности которого – население в 2 млн человек, мы работали по четкой системе: невролог обнаруживает у пациента заболевание головного мозга, назначает уточняющие исследования. При подтверждении диагноза невролог сам или через нейрохирурга направляет пациента на консилиум для оценки возможностей лечения (при злокачественном образовании - биопсия, лучевая и/или химиотерпия, операция, при доброкачественном – операция назначается сразу).

После операции ситуация снова рассматривается комиссией, в которую входят патоморфолог, специалист по лучевой терапии, химиотерапевт, нейрохирург, нейрорентгенолог, невролог. Они принимают решение, как нужно лечить дальше, исходя из того, насколько много удалось удалить опухоли, какие у нее были гистологические характеристики, других обстоятельств, определяющих протокол лечения. Мы постараемся выстроить такую же систему.

- А куда этот протокол потом девается? Ваша задача, насколько я понимаю, - прооперировать.

- В нейроонкологии операция — вершина лечения, но это маленькая часть комплексного лечения в цепочке от поликлинического приема до послеоперационного лечения и реабилитации. Если на каком-то этапе есть недоработки, любая блестяще выполненная операция может закончиться катастрофой. Чтобы их избежать, пациент с нашими рекомендациями (протоколом лечения) отправится в регион, где сможет получить соответствующее своему состоянию продолжение лечения. Сейчас пациент выписывается, едет в свой регион и не всегда знает, что ему делать.

- Сможет ли? Центр Алмазова — федеральное учреждение и вы должны принимать пациентов из всех регионов страны. Известно, к примеру, с лучевой терапией не только в дальних регионах, но и в Петербурге есть проблемы. Денег на химиотерапию тоже не хватает.

- В любом случае человек и его лечащий врач получают руководство к действию - четкое заключение консилиума. Если они не могут реализовать его на практике, наверное, стоит обратиться в органы здравоохранения региона. Если туда придет 1 человек и ему откажут, все останется по-прежнему, когда придет 100, – придется реагировать по-другому.

Я не говорю, что там плохо лечат сейчас, я этого не знаю. Но уверен, что такой консультативный орган необходим, чтобы сдвинуть проблему с мертвой точки в том числе в регионах.

После того, как пациенты отправятся на долечивание по месту жительства, мы будем поддерживать с ними связь. Например, прооперированные в госпитале в Хельсинки петербуржцы через некоторое время все равно приезжали в Финляндию на осмотры и консультации. Более того, недавно уже здесь, в Петербурге ко мне обратился пациент, которого я оперировал год назад в Хельсинки. Он прошел через химио- и лучевую в Финляндии, теперь у него рецидив, он связался со мной, когда я уже был здесь, оформил квоту, я его здесь прооперировал. Сейчас он поехал снова в Финляндию на химиолучевую терапию. Когда мы выстроим систему здесь, надеюсь, потребности уезжать уже не будет: планируем через 2-3 месяца после операции приглашать всех своих пациентов на осмотры и отслеживать результаты лечения.

- Можете предположить, когда эта система будет «выстроена»?

- Систему сложно выстроить, если нет большого объема хирургии. Как только у нас будет все — материально-техническая база, полный штат, все будет организовано, как планируем. Это важно для нашей научной деятельности и совершенствования качества работы. Это важно и для пациента: например, если в любой другой области медицины послеоперационное наблюдение годами, может быть, не принципиально, то в нейрохирургии оно может требоваться на протяжении долгих лет. Даже такая доброкачественная опухоль оболочек головного мозга, как менингиома, например, после идеального полного удаления спустя пять лет может активироваться снова. Значит, минимум пять лет пациенту надо наблюдаться

- Но разве задача хирурга наблюдать за состоянием пациента после операции? Разве не терапевтические и диагностические службы должны это делать?

- Как правило, терапевты основываются на заключении диагноста, проводящего контрольное исследование. Мы, конечно, без рентгенологов тоже не справимся, но ни один уважающий себя нейрохирург не станет делать выводы, основываясь на их письменном заключении. Он обязательно посмотрит снимок. Не потому что не доверяет, а потому что это его работа.

- Часто в вашей практике было так, что в заключении написано одно, а вы видите другое?

- Не часто, но бывает. Это зависит от специалиста, выполнявшего исследование. Благодаря опыту работы в Хельсинки я могу отличить хорошего рентгенолога от плохого: хороший ходит в операционную и смотрит, что происходит во время операции. И когда он рассматривает на своем компьютере контрольные снимки, он видит все. У нас был рентгенолог предпенсионного возраста, 40 лет стажа в радиологии. Он молча стоял по 3-4 часа в операционной, отслеживая весь ход операции. Это профессионал самой высокой категории, мнение которого не оспаривается. Я знаю, что такие рентгенологи есть и в России, и когда они будут работать в нашем центре, я буду счастлив.

- Какая «хирургическая активность» в отделении сейчас?

- Все наши врачи имеют ученую степень и все — практикующие хирурги, это обязательное условие. Невозможно стать хорошим хирургом, не оперируя. Для тех, кто не оперирует, есть ставки неврологов. Конечно, выполнение этого условия осложняется тем, что мы еще на начальном этапе. В первые недели мы делали 5-6 операций в неделю, сейчас — 12-13. Но как только у нас будет больше операционных (в том числе для работы под контролем МРТ), число хирургических вмешательств вырастет, в идеале, до 50-60 операций в неделю.

- Это сильная заявка — для одного из нескольких отделений клиники 2,5 тысячи высокотехнологичных операции в год?

- Если мы сможем выстроить систему, в которой сможем проводить столько операций, то получим возможность лечить пациентов со всей страны не только по квотам Минздрава на ВМП, но и на средства обязательного медицинского страхования. Это большой объем хирургической помощи, который не входит в ВМП — операции на позвоночнике, устранение вертеброгенных болевых синдромов...

- А возможности для научной деятельности вы видите в том, что у нас такие болезни, которые редко встречаются в Европе? В Финляндию, как и в другие европейские страны, часто едут пациенты со сложными (запущенными) заболеваниями, либо редкими для конкретной страны. Эта сложность как раз и дает возможности для научной деятельности?

- Нет, я имею в виду не экспериментирование, а лабораторную науку, экспериментальную - на этапе работы в виварии. Здесь есть институт молекулярной биологии, генетики. Эти направления по миру идут бок о бок с современной нейрохирургией, и мы хотим в них участвовать. Однако в основном клиническая научная часть направлена на то, чтобы лечить пациентов и отслеживать результаты лечения.

Действительно, у населения каждой страны – свои особенности заболеваемости: где-то чаще встречаются аневризмы, где-то - доброкачественные опухоли. Но наука развивается, не расширяясь, а углубляясь в конкретную патологию, изучает все ее аспекты от молекулярной генетики до отсроченных результатов микрохирургического лечения. Научный потенциал в этой области однозначно еще не исчерпан, несмотря на то, что много знаний и опыта уже накоплено.

Казалось бы, банальная проблема - грыжи диска. А на самом деле это неглубоко изученная в научном отношении область. Вообще, научная мысль сейчас ничем не ограничена.

- Очень даже ограничена - материально. Сейчас перед всеми медицинскими учреждениями поставлена задача максимальной экономии.

- На протяжении 12 лет, которые я проработал в Финляндии, мне постоянно говорили о том, что денег мало и надо экономить. У меня к этому отношение философское: в нейрохирургии мудрое изречение о том, что скупой платит дважды, работает в буквальном смысле. Если на ней начинают экономить, это видно сразу по результатам лечения – они ухудшаются. Не знаю, что будет дальше, но сейчас у нас есть все возможности для работы, нам не отказывают в необходимых инструментах и оборудовании. Базисные лекарства, хирургические расходные материалы тоже есть. Надо, конечно, учитывать, что собственно система налаживается небыстро.

- Чем лично вы, доктор медицины Университетской клиники Хельсинки, хотели бы заниматься в клинике?

- Больше всего мне интересны открытые методики хирургического лечения аневризм. Последнее время появилось много возможностей для эндоваскулярного лечения, но это не панацея, при некоторых локализациях долговременного эффекта можно достичь только клипированием. Хотел бы работать с сосудистыми мальформациями и всем, что с ними связано. В будущем хочу более глубоко освоить патологию ствола мозга.

- Вы петербуржец?

- Нет, я из города, тоже основанного Петром, — Петрозаводска. Получил в нем медицинское образование, во время учебы работал медбратом, а потом почти сразу уехал в Финляндию. Но долг своей малой Родине - отделению нейрохирургии больницы Петрозаводска я отдал. Дважды с коллегой из Университетской больницы Хельсинки мы организовывали большой обучающий курс с трансляцией операций вживую для нейрохирургов, приезжавших из всей России. Под проведение уже первого курса больнице Петрозаводска выделили деньги и нейрохирургическое отделение было полностью отремонтировано и переоборудовано. Кстати, такой курс я хотел бы провести и здесь. Мои коллеги из Финляндии, Японии готовы приехать сюда и показать свое мастерство.

© ДокторПитер